Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда
поднялась потом дорога
на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными
крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Снег
поднимался против них с мостовой, сыпался
на головы с
крыш домов,
на скрещении улиц кружились и свистели вихри.
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку
крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая
крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука
поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась
на грудь.
В углу у стены, изголовьем к окну, выходившему
на низенькую
крышу, стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла окна; из-за
крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Дома почти у всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые,
на манер длинных комодов; ни стены, ни
крыши не красились, окна имели старинную форму, при которой нижние рамы
поднимались вверх и подпирались подставками.
Улица была в тени, но за огородами, между двумя черными
крышами,
поднималась луна, и
на ней резко обрисовывались черные ветки дерева, уже обнаженного от листьев.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось
на двор,
на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком
поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.
Дальше
поднимались десятки всевозможных труб и правильными рядами горбились
крыши отдельных корпусов, точно броня чудовища, которое железными лапами рвало землю, оглашая воздух
на далекое расстояние металлическим лязгом, подавленным визгом вертевшегося железа и сдержанным ворчанием.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся
на хорах штукатурки. Что-то завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею пыли, и большая серая масса, взмахнув крыльями,
поднялась к прорехе в
крыше. Часовня
на мгновение как будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела из темного угла, мелькнула, распластавшись
на фоне голубого неба в пролете, и шарахнулась вон.
Налево от шоссе тянулось потемневшее жнивье, и только
на бугристом и близком горизонте одинокими купами
поднимались невысокие разрозненные деревья и кусты. Впереди, недалеко, была застава и возле нее трактир с железной красной
крышей, а у трактира кучка людей дразнила деревенского дурачка Илюшу.
Скука, холодная и нудная, дышит отовсюду: от земли, прикрытой грязным снегом, от серых сугробов
на крышах, от мясного кирпича зданий; скука
поднимается из труб серым дымом и ползет в серенькое, низкое, пустое небо; скукой дымятся лошади, дышат люди.
Однако тотчас же, вымыв руки, сел учиться. Провел
на листе все горизонтальные, сверил — хорошо! Хотя три оказались лишними. Провел все вертикальные и с изумлением увидал, что лицо дома нелепо исказилось: окна перебрались
на места простенков, а одно, выехав за стену, висело в воздухе, по соседству с домом. Парадное крыльцо тоже
поднялось на воздух до высоты второго этажа, карниз очутился посредине
крыши, слуховое окно —
на трубе.
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда.
На небе,
поднявшись над
крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила
на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Приободрившаяся лошадь дала знать, что скоро и Полдневская. В течение четырехчасового пути Брагин не встретил ни одной живой души и теперь рад был добраться до места, где бы можно было хоть чаю напиться.
Поднявшись на последний косогор, он с удовольствием взглянул
на Полдневскую, совсем почти спрятавшуюся
на самом дне глубокой горной котловины. Издали едва можно было рассмотреть несколько
крыш да две-три избушки, торчавшие особняком, точно они отползли от деревни.
Спускаюсь вниз, одеваюсь,
поднимаюсь и вылезаю
на крышу.
В конце улицы, из-за
крыш домов
на небо
поднимались густые, сизые и белые облака.
Было уже за полночь, когда он заметил, что над стадом домов города, из неподвижных туч садов, возникает ещё одна, медленно
поднимаясь в тёмно-серую муть неба; через минуту она, снизу, багрово осветилась, он понял, что это пожар, побежал к дому и увидал: Алексей быстро лезет по лестнице
на крышу амбара.
— Был уверен, что сгорите вы, когда взорвало бочку и керосин хлынул
на крышу. Огонь столбом
поднялся, очень высоко, а потом в небе вырос эдакий гриб и вся изба сразу окунулась в огонь. Ну, думаю, пропал Максимыч!
В узких переулках, обнесенных высокими, выше человеческого роста, плетнями, не встречалось ни человека, ни скотины, ни собаки; только куры, клохтая, разлетались от нас по плетням и
крышам, да гуси с криком тяжело
поднимались на воздух и старались улететь.
Сверкнула молния; разорванная ею тьма вздрогнула и,
на миг открыв поглощённое ею, вновь слилась. Секунды две царила подавляющая тишина, потом, как выстрел, грохнул гром, и его раскаты понеслись над домом. Откуда-то бешено рванулся ветер, подхватил пыль и сор с земли, и всё, поднятое им, закружилось, столбом
поднимаясь кверху. Летели соломинки, бумажки, листья; стрижи с испуганным писком пронизывали воздух, глухо шумела листва деревьев,
на железо
крыши дома сыпалась пыль, рождая гулкий шорох.
К ночи
поднялся сильный ветер, гремевший железными листами
на крыше, — и в эту ночь умер от страха Петров.
Солнышко
поднялось выше
крыш, народ сновал по улицам, купцы давно отворили лавки, дворяне и чиновники ездили по улицам, барыни ходили по гостиному двору, когда ватага цыган, исправник, кавалерист, красивый молодой человек, Ильин и граф, в синей медвежьей шубе, вышли
на крыльцо гостиницы.
Мы еще раз напились перед сном чаю, запасли хвороста и сухих сучьев для топки очага и отправились в балаган. Лежа
на своей зеленой постели и задыхаясь от дыма, мы продолжали вести страшные рассказы. Каждый припоминал что-нибудь подходящее: «А вот с моим дядей был случай…» Но догорел огонь
на очаге, понемногу вытянулся в дыру, проделанную в
крыше вместо трубы, дым, и мы начали засыпать. Вдруг спавшая у наших ног собака глухо заворчала. Мы
поднялись все разом.
Вдали начали вырисовываться в тумане темные силуэты деревьев и
крыши изб; у околицы тявкнула собака. Мы
поднялись по деревенской улице и вошли во двор. Здесь тумана уже не было;
крыша сарая резко чернела
на светлевшем небе; от скотного двора несло теплом и запахом навоза, там слышались мычание и глухой топот. Собаки спали вокруг крыльца.
Токарев облегченно вздохнул и
поднялся. В комнате было сильно накурено. Он осторожно открыл окно
на двор. Ветер утих, по бледному небу плыли разорванные, темные облака. Двор был мокрый, черный, с
крыш капало, и было очень тихо. По тропинке к людской неслышно и медленно прошла черная фигура скотницы. Подул ветерок, охватил тело сырым холодом. Токарев тихонько закрыл окно и лег спать.
По крутой лесенке из сенец они
поднялись наверх. В крохотной комнатке было жарко от железной
крыши и душно, как в бане. Книги и статистические листки валялись
на полу,
на стульях,
на кровати.
На столе лежала черная юбка. Таня поспешно повесила ее
на гвоздь.
В воображении его
поднимались его собственные палаты — в прекрасном старомосковском стиле, с золоченой решеткой
на крыше, с изразцами, с резьбой полотенец и столбов.
В самом деле, огненный столб
поднимался против окошек, народ бежал
на пожарище. Но огнегасительная помощь оказалась уже ненужною: крупный град забарабанил по
крыше, вслед затем полил дождь как из ушата, так что, думалось мне, готов был затопить нас; он и залил огонь. Гроза стала утихать, гром ослабевал, только по временам слышалось еще ворчанье его. Казалось, разгневанный громовержец был удовлетворен проявлением своего могущества.
Он быстро пошел по направлению к дому. Монах следовал за ним.
Поднявшись на невысокое крыльцо с тесовой
крышей, они прошли прихожую и вошли в первую комнату нового суворовского дома.
Идут день за день, год за годом — Гриша все живет у Евпраксии Михайловны. Темнеют бревенчатые стены и тесовая
крыша богадельной кельи, —
поднимаются, разрастаются вкруг нее кудрявые липки, рукой отрока-келейника посаженные, а он все живет у Евпраксии Михайловны. И сам стал не таков, каким пришел, — и ростом выше, и
на вид возмужал, и русая борода обросла бледное, исхудалое лицо его.